Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №3 за 1999 год
Сейчас, по прошествии многих лет, я отчетливо понимаю, что тогда меня просто «зашкалило». Потому что в трезвом уме я бы, конечно, осмотрелся повнимательнее, а на ту скалу вообще бы не полез. Тем более в столь плачевной физической форме, да еще со всей аппаратурой, да еще и вечером.
Как бы то ни было, скажу лишь, что чуть выше середины подъема я застрял на крутом скальном обрыве, вернуться пройденным путем было невозможно, а дороги вперед не было... Я стоял, распластавшись вдоль плавной округлости скалы, которая оказалась более выпуклой, чем виделось снизу, и почти нависала над карнизом, по которому я лез. Прижимаясь всем телом и щекой к прогретым солнцем камням и проклиная трудовые будни орнитолога, я понял, что застрял капитально и звать на помощь некого, как говорят в Туркмении, — «кутарды»... Отчетливо запомнилась муха, вальяжно подсевшая на камень в полуметре от моего прижатого к скале носа и, казалось, злорадно-торжествующе потирающая лапки («Влип, очкарик?») и посматривающая своими переливчатыми глазами на меня — такого большого, но такого бестолкового и беспомощного.
Кое-как стащив через голову лямку саквояжа, я раскачал его в воздухе и закинул за скалу на куст боярышника, где он удачно застрял. После этого я сам, как прыгающий паук (есть такие — прыгают на добычу, оттолкнувшись всеми ногами одновременно), сиганул на тот же куст, вцепившись в него чуть ли не зубами. Все закончилось благополучно. Покорячившись некоторое время, как червяк на крючке, подобрав саквояж и передвинувшись на относительно безопасное место, я мужественно вытащил колючку из-под ногтя, залил ссадины на руках йодом (благо аптечка всегда с собой) и полез дальше, добравшись-таки до точки, откуда гнездо было видно как на ладони. Оно было пустым. Даже не обжитым. Неизвестно чье старое гнездо с прошлого года, которое и не обновлялось в этот засушливый сезон...
Поднимаясь выше к уже близкой вершине, я думал о том, что везение, в конце кондов, не обязательный компонент моей жизни и работы и что реальность куда правдоподобнее, чем могло бы быть, если бы я жилое гнездо так сразу и нашел. Поднявшись наконец наверх и переведя дух, я посмотрел вокруг с той точки, откуда открывается вид сидящим здесь орлам.
Вид этот был великолепен. Заходящее солнце опустило контрастные тени на бескрайние опустыненные увалы-адыры. Чандыр поблескивал внизу, вплетаясь извилистой ленточкой в курчавые заросли прибрежных тугаев. Внушительные скалы противоположной части долины — на нейтральной полосе и уже на иранской территории — заманчиво чернели, не доступными для меня, советского педагога, обрывами. Азиатское небо без единого облачка сочетало целую гамму цветов: от оранжевого и розового на западе до темно-синего на востоке. Картина эта заставила забыть о пережитом стрессе, хоть и не развеяла разочарования от неудачи с гнездом. Хуже мне стало, когда я обернулся в противоположную сторону. От вершины горы, на которую я только что залез, чуть ли не рискуя жизнью, вниз шла даже не тропа, а почти дорога...
И все-таки мне в этот вечер повезло. Возвращаясь торным, набитым тысячами овечьих копыт путем, механически переставляя еще дрожащие от напряжения ноги и думая про птиц, я вновь увидел их. Оставались последние минуты светлого времени. Вот тут-то мне и воздалось за понесенные страдания.
Обе птицы сидели на камнях и по-домашнему чистились. Через несколько минут они взлетели, начав неторопливый облет территории, после чего самка опустилась на верхушку невысокого инжира, а самец сел рядом, на камень. Птицы вновь начали чиститься и потягиваться, расправляя мощные крылья, после чего вновь слетели, уже трудноразличимые в густеющих сумерках, пролетели вдоль пологого склона и сели вновь. Причем самка села на гнездо! На другое гнездо, о существовании которого я и не подозревал!
Бегом, спотыкаясь о камни, я понесся к этому месту, конечно же, спугнув птиц, почти устроившихся на ночевку. Гнездо это, в отличие от первого, располагалось очень удобно для обзора: оно было построено на приземистом кусте, растущем в щели скального обрыва в четырех метрах от его верхнего края. Я без труда заглянул сверху прямо в лоток гнезда. Оно тоже было пустым... И, судя по размерам и особенностям постройки (что я выяснил уже следующим утром), принадлежало вовсе не этому виду.
К костру на стоянке я долго брел в полной темноте, никуда не торопясь. Фантастикой было уже то, что в своих прогнозах, сделанных в московских библиотеках, я не ошибся и правильно выбрал для наблюдений именно нужное место. Теперь-то уж я на порядок ближе к цели: найден гнездовой участок, теперь найти гнездо — дело времени и техники...
На следующий день я ничего нового во всей округе не нашел. И даже не видел толком самих птиц на нашей территории — они лишь раз на огромной высоте залетели с иранской стороны и потом вновь скрылись там же, уже далеко за погранполосой — над Ираном...
Два последующих года поисков не принесли ощутимых результатов. И хотя имевшиеся данные все сильнее подталкивали к пониманию того, что ястребиный орел гнездится в регионе, кристаллизации этих данных не происходило: гнезда с яйцами или нелетающими птенцами — единственного несомненного свидетельства гнездования — не было.
Пришла четвертая весна после начала орлиной эпопеи. Я приехал в Кара-Калу, приготовившись к решительному штурму уже привычно сопутствующей мне загадки. Но на первых порах меня ждало жестокое разочарование: в силу разных причин вместо планировавшейся мобильной экспедиции с партнером я оказался сам по себе, без транспорта и с ненужными уже планами, которые готовил три месяца. Честно признаюсь, настроение у меня было паршивое. Вышагивая по адырам от кордона заповедника к дому своих друзей Вурнашевых, я думал про все это. И про то, что ничего трагичного не произошло, но я непростительно раскис, поддержки хочется почему-то почти по-детски и что эту поддержку я сейчас у Вурнашевых найду. Стасовы родители, Игорь и Наташа, всегда поражали меня тем, что их немногословное и ненавязчивое гостеприимство неизменно доставалось всем, кому было так необходимо. За пятнадцать лет, которым я был свидетелем, редкая научная экспедиция, приезжавшая в Западный Копетдаг, не проводила хотя бы одну ночь на веранде небольшого вурнашевского дома. В сезон там все время кто-то спал в спальниках среди экспедиционного барахла.
Совсем уж непостижимым образом на той же веранде периодически оказывались убогие, покалеченные и больные коты и собаки со всей округи. Никто их не приносил, они появлялись сами. Бездомные барсики, ошалевшие от драматического поворота в своей судьбе и от первого в жизни мытья и лечения, восседали около печки с выражением наглого недоумения на расцарапанных бандитских мордах со слезящимися глазами. В отдельные годы меня, приезжающего из Москвы, у дома встречала целая свора добросовестно гавкающих на чужака разномастных кудлатых кабыздохов, на самом деле приветливо помахивающих хвостами мне навстречу: мол, ну а с тобой что, ежели и ты сюда, к нам в компанию?.. Со мной все было, как всегда — орлов я никак не находил.
На следующий день, вместо предполагавшегося маршрута в труднодоступное междуречье Сумбара и Чандыра, я сидел на окраине Кара-Калы у обочины единственного в этой части Туркмении заасфальтированного шоссе, безрезультатно голосуя попуткам, идущим не на юго-запад, как мне бы хотелось, а на восток. Не имея выбора, я собрался в единственное доступное мне без собственного транспорта место, где мы со Стасом видели пару орлов во второй раз четыре года назад.
Узкая, зажатая высокими бортами долина Сумбара, соединяется в этом месте с ущельем, подходящим с севера. Живописные открытые склоны чередуются с пластами скал, создавая подобие неких многоэтажных дворцов. Сложность рельефа создает условия для обитания различных животных и растений, чему не мешает даже то, что по сравнению с местами, где я планировал проводить поиски, это место было почти городом.
Подо мной в долине лежал маленький поселок: виноградник, огороды и несколько домиков. В загородке под нависающей скалой умиротворенно помахивал хвостом гнедой конь. Около домов ходили куры и индюки. Из тандыра (круглой глиняной печки во дворе) вился еле заметный прозрачный дымок растопки — туркменка, громко перекликаясь с кем-то в доме, готовилась печь чурек. Седобородый аксакал в черном тельпеке (огромная баранья шапка), полосатых пижамных штанах, заправленных в носки, и в неизменных туркменских остроносых галошах неторопливо прочищал лопатой арык около виноградника. И что не лезло совсем уж ни в какие ворота, на пасеке около русла Сумбара громко играл магнитофон...
Картина эта, при всей своей красоте, повергла меня сначала в транс, а потом — в кокетливое мазохистское умиление: «Что я здесь делаю? Не проще было бы высматривать ястребиного орла прямо из своего московского окна?..» Размышляя об этом, я залез по крутому склону на выбранную точку, устроился и начал наблюдать. Все было как-то некругло, писать рутину о происходящем вокруг не хотелось, я просто сидел и смотрел. На неугомонных сорок в ежевике около Сумбара. На людей около домов. На изредка проезжающие машины. На песчанку, перебежавшую дорогу, и на крупную гюрзу, которая непростительно медленно, явно принюхиваясь, переползала проезжую часть точно по следу песчанки: вышла на охоту — жара потихоньку спадает...
